— Не умерли, кого зовет любовь…
М. Кузьмин
«Форель разбивает лед» Давно невозможно стать новатором в русской эротической поэзии. Даже если не принимать в расчет попытки поэтов второй половины 18 века подражать французским куртуазным авторам и проигнорировать отчасти опиравшегося на русский фольклор Баркова, все-таки перешедшего ту грань, за которой кончается искусство и начинается распущенность, можно с уверенностью сказать, что литературных учителей у автора данной книги было немало.
Начать можно прямо с Пушкина, с его знаменитого целомудреннейшего стихотворения, от начала до конца описывающего супружеский любовный акт: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…». Однако на протяжении второй половины девятнадцатого века в России, испытывавшей некоторое влияние викторианской Британии, откровенная эротика была в литературе если не табуирована, то, по крайней мере, значительно приглушена. Зато двадцатый век, предсказуемо начавшийся как «Серебряный», ознаменовался в России всплеском любовной лирики, воспевавшей отнюдь не супружеские ласки. Не случайно в качестве эпиграфа к этому очерку я выбрала строку М. Кузьмина – признанного «специалиста» в области «высокой эротики» – проклятого одними и превозносимого другими до сих пор. «Только циничное отношение к какой бы то ни было любви делает ее развратом», – писал он в своем романе «Крылья» – и нельзя с ним не согласиться.
Книга «Яви восторг любви» Татьяны Крыжановской иллюстрирует именно это высказывание писателя. В сонете № 13 («Познай меня!» – тебя я заклинаю) глагол «познавать», употребляется в смысле библейском, ветхозаветном, где он означал физическую близость, трактовавшуюся не просто как акт совокупления, возможный и у животных, а как акт слияния не только тел, но и душ. (Вспоминается «Федра» М. Цветаевой: «Нельзя, не припав к устам,/ утолить мою душу:/ итак, утоли уста»). Высший смысл такой эротики в том, что душа заключена в теле, прямой контакт между душами живых людей невозможен, а опосредованно общение любящих душ происходит через их тела. Именно такой смысл вкладывает в свои сонеты Татьяна Крыжановская: «И кажется – твои я мысли знаю», «Златые истины сейчас подвластны нам./ И нам понятны тайны мирозданья», «Со мной себя вдруг понимаешь ты».
Венок сонетов Крыжановской описывает одну ночь любви – и читателю не дано знать наверняка – в реальности ли она происходила или является плодом фантазии автора, одно можно сказать – и опять словами поэта Серебряного Века: «У его (в данном случае – ее – Н.В.) Эроса нет трагического лица». Это сказал Максимилиан Волошин о Михаиле Кузьмине, но подобное определение полностью относится и к Эросу Крыжановской: все сонеты светлы и прозрачны, они дышат верой в любовь и будущее, а плотская страсть облагорожена душевной нежностью. Это, кстати, выгодно отличает Т. Крыжановскую от некоторых поэтесс начала века, также писавших о физической любви, но видевших лишь ее «темную», половую сторону. (Например, у Елизаветы Стырской в сборнике «Мутное вино»: «Брошена в подушки головой,/Выгнуто стремительное тело./Я да ты изломанной чертой/Вычерчены страстью на постели», а также у Любови Столицы в «Хмелевых песнях», у Наталии Поплавской в «Стихах зеленой дамы», у Надежды Бромлей в «Пафосе» и у других.) В стихах Татьяны Крыжановской нет ничего «изломанного» – страсть лирической героини и ее партнера – красива, плавна и грациозна: «Вот образ бесподобного бутона/ Влечёт тебя к прекраснейшему лону./ И ты о нём не раз уже мечтал. /И я ждала, когда войдёшь в него./ Кипит моих страстей живых накал./ Сейчас хочу я только одного».
Не случайно в оформлении книги использована графика замечательного английского художника Обри Бердсли, взорвавшего затянутую в корсеты викторианскую Англию своим милым, симпатичным и изящным Эросом, имевшим богатый философский и гротесковый подтекст.
Закончить этот небольшой очерк хочется достойно – как и акт любви – хвалой Эросу, бессмертному богу, пропетой все тем же Михаилом Кузьминым чей эпиграф стоит вначале:
Эрос, всех богов юнейший
И старейший всех богов.
Добавить комментарий